Сотник. Беру все на себя - Страница 107

107

«Ой, блин, слышала бы эту пургу Нинея! Умилилась бы до слез старуха».

— Да что я тебе говорю? Ты ж лучше меня это все видишь!

— Ну… Гм, допустим. — Всеволод, похоже, принял все сказанное всерьез. — И что?

— Семью твою выручим… по дороге-то, чай твои люди тебе поведали, как мы такие дела делать способны? Ну, так вот: выручим, а дальше-то что? Что после этого будет? По-моему подумать не грех.

— А ты, значит, и грядущее прозревать способен? — князь упорно продолжал придерживаться саркастического тона. — И что ж тебе открылось?

— Ничего пока не открылось, ибо будущее вершится нашими нынешними деяниями. Жду твоего поступка — княжеского, а не простецкого.

— Ждешь? Или подталкиваешь? Я слепец по-твоему? Не вижу ничего? А не задумывался о том, что бывает с теми, кто князьями играть пытается?

«Стоп, сэр Майкл! Чего это он?.. А-а! Блефует князюшка — решил собеседника на вшивость проверить. Ну-ну…»

— Играть, говоришь? Ну что ж, если это тебе игрой представляется, изволь. Вот мой заклад: тебя везу полоняником в Туров, семья твоя остается у татей, Городно, оставшееся, почитай, без воинов, ждет своей судьбы. Мономашичи терпят ущерб своему достоянию и ущемление гордости. Что в ответ ставишь?

На секунду Михаилу показалось, что Всеволод, подобно Вайнеровскому Горбатому, выкрикнет: «Черт с вами, мусора, банкуйте!», однако князь смолчал. Снова закрыл глаза и о чем-то задумался. Михаил тоже молчал, дожидаясь, пока Всеволод заговорит первым.

— Что ж, выкуп, значит, не только за меня, но и за семью мою получить желаешь? — спросил, наконец князь надменно-презрительным тоном. — Получишь. Называй цену.

«Опять за штамп спрятался — не может вести себя, как грозный властитель, так надел маску аристократа, вынужденного общаться с кредитором или шантажистом. Ну уж нет, ваша светлость, масочки для других поберегите, да и немного их у вас».

— Неверный ответ, проигрыш. — Констатировал Михаил и чуть повысил голос, не давая себя перебить: Во-первых, я всего лишь сотник, и не мне выкуп назначать, а тому, кому я служу. Во-вторых, я православный воин, и защитить женщин и детей обязан, не требуя за то платы, иначе покрыл бы позором и себя и род свой. В-третьих, ляхи уйдут безнаказанными и с богатой добычей, а значит, повадятся ходить в наши земли снова и снова, да вдобавок еще и похваляться станут, что князь Городненский под их дудку плясал. В-четвертых, льстецы примутся княгине Агафье нашептывать, что, мол, стоило ей от власти ненадолго отлучиться, и сразу же все наперекосяк…

— Не сметь!!! — прорвало Всеволода. — Змеем эдемским шипишь, колдун! Не тебе об этом…

— В-пятых, — почти выкрикнул Михаил — от Мономашичей добра не жди! Не простят!

Раненый князь закусил губу и глянул затравленным волком — вцепился бы в горло, да не может.

— Однако уже то хорошо, — снова спокойно и размеренно заговорил Михаил — что уже не как смерд ты думаешь, а как купец. Может с третьего раза получится так, как надлежит князю?

— И как же по-твоему — слова «по-твоему» Всеволод не произнес, а словно бы выплюнул — должен князь думать?

— Приказ! Рожденному повелевать надлежит отдать такие приказы, исполнение которых изменит неблагоприятное течение событий. Я же не даром спросил: «Что будет потом?». Приказ есть деяние, изменяющее будущее. Сейчас будущее твое видится весьма мрачным, но ты, воспользовавшись своим правом повелевать, можешь изменить его в лучшую для себя сторону. — Михаил выдержал паузу, но не дождавшись вопроса, сформулировал его сам: — Ты можешь спросить: кому и какие приказы может отдать раненый пленник, прикованный к ложу? Отвечу: даже в самом бедственном положении властитель остается властителем и волен приказывать своим людям. А еще добавлю: счастлив тот властитель, которому и в бедствии есть, кому приказывать, значит остались у него верные люди, стараниями которых он может переменить будущее.

К примеру, ты можешь приказать твоему человеку — Трофиму Веселухе — указать мне место, где тати содержат княгиню с детьми. Тогда я смогу ее освободить. И, тем самым, ты тут же выйдешь из-под власти тех, кто заставил тебя непотребное творить — ляхам, латинянам премерзким, подчиняться. Так же и с другими приказами.

Снова повисла пауза. Михаил ждал, когда князь спросит о «других приказах», Всеволод раздумывал о чем-то своем. Наконец раненый, вроде бы небрежно, обронил:

— Продолжай.

— Далее. Ты можешь приказать княгине своей, во искупление ее вины за пленение…

— Да ты в уме? — кажется, изумление Всеволода было неподдельным. — Какая вина?

— Кто охрану княгини устраивал? — мгновенно отозвался Михаил. — Твой человек или человек княгини? Не боярин ли Солома? И не указывал ли ты, что охрана ненадежна? И послушали ли тебя?

«Даже если ты над этим вопросом и не задумывался, то сейчас… да сам себе внушишь, что видел изъяны в охране и намекал, а тебе не вняли. Самооправдание такая штука… во что хочешь, заставит поверить».

— Ну, и? — Всеволод пристально уставился на собеседника, и Михаил готов был поклясться, что князь уже прикидывает, чьи головы полетят, и какие преференции он приобретет во властном соперничестве с женой, повернув дело таким образом, каким ему только что было подсказано. — Говори, раз начал!

— Так вот: ты можешь приказать княгине Агафье самой исправлять случившееся — отправиться в Киев и объяснить брату Мстиславу, отчего тебе пришлось поступать так, как ты поступил.

— Дальше! — требовательно произнес Всеволод. — Ты ж еще не все сказал?

107