Сотник. Беру все на себя - Страница 49

О поэзии думалось хорошо. Возможно, профессиональный филолог счел бы эти мысли ересью, дилетантизмом или непроходимой глупостью, но они позволяли не думать об убитых мальчишках.

Глава 4

Сентябрь 1125 года. Берег реки Припять

Когда добрались до скрытной стоянки на берегу Припяти, работы у Матвея оказалось выше головы. Он сунулся было оказывать помощь в первую очередь Мишке, но молодой сотник шуганул его, велев заняться теми, кто был ранен наиболее тяжело, а сам отдался в руки Роськи и Антона. Оба с готовностью занялись Мишкиными ранениями, но Мишкин адъютант молча сопел, видимо все еще переживая, что его не взяли в поход на Пинские причалы, а Роська ворчал под нос словно классический седоусый дядька, хлопочущий над новиком:

— Эк тебя по титьке-то резанули… ну, да ничего — не баба, дитя не кормить. А по плечу, видать, оголовьем двинули… пошевели-ка рукой.

— Да цела кость, цела… на, гляди. Шевелю, как видишь.

— Ну, вот и ладно, вот и хорошо… я только ссадину смажу от греха. А тут что? Так больно?

— Уй!

— Нет, Минь, это ж как надо было дернуть, чтобы ремень кистеня лопнул? Слава Богу, руку не оторвали… как ты меч-то после этого держал?

— Молча… ну, все уже?

— Сейчас, сейчас… о, Господи, у тебя по спине ходили, что ли?

— Ходили, даже подпрыгивали! А я подмахивал! Хватит, что ты как баба причитаешь?

— Да ладно, ладно… на вот, рубаху сухую надень. Поесть принести?

— Не надо.

— Тогда, может, поспать приляжешь?

— Ну да, мне сейчас только и разлеживаться… Значит так: я пойду, узнаю, как там с ранеными, а ты погляди, чтобы отроки в сухое переоделись, поели и…

— Так все уже, присматривают там…

— Тогда готовь одну ладью — раненых назад в Ратное отправить надо.

— Готовят уже.

— А грести кто будет? Надо с Дыркой…

— Уже договорились, он гребцов даст.

— А…

— И кормщика даст.

— Тьфу, что б тебя!

Мишка отчего-то еще больше разозлился, словно Роська ему перечил, хотя крестника, наоборот, надо было бы похвалить за распорядительность. Подумал немного, пытаясь сообразить, какие еще надо отдать распоряжения, ничего не придумал и поинтересовался:

— А кто там орет-то так? Вроде бы не отрок — голос взрослый…

— Не знаю… может, из огневцев кто-то… или из пленных…

Прямо на душе полегчало — наконец-то у Роськи не нашлось ответа.

— Мы что, и пленных взяли?

— Ага! Четверых, правда все раненые. А еще один боярин…

На берегу, рядом с причаленной ладьей раздались торопливые шаги и какой-то, не то обиженный, не то удивленный мальчишеский голос спросил:

— Господин сотник, дозволь обратиться? Отрок Парамон!

— Обращайся.

— Господин сотник, ногу-то хоронить по-христиански, или как?

— Чего?.. Какую ногу?

— Так это… отрезанную… то есть, отпиленную… это самое, лекарь Матвей пленному боярину ногу отъял и говорит: «Забирай». Я, значит, спрашиваю: «Чего с ней делать?», а он отвечает: «Можешь съесть или погреби с песнопениями».

— Шутник, блин…

— Чего, господин сотник?

— Закопай ее, где-нибудь… без песнопений.

— А…

— А крест ставить не надо!

— Ага… Слушаюсь, господин сотник!

Средневековая операционная (она же — перевязочный пункт) зрелище не для слабонервных, впрочем, и для зрителя с крепкими нервами — тоже не подарок. Дело даже и не в полном отсутствии анестезии — на худой конец, брыкающегося раненого можно и оглушить, и не в почти полном отсутствии антисептики — людей со слабым здоровьем детская смертность прибирала еще до достижения ими «призывного» возраста. Наряду с хирургическим инструментом, своим видом вполне подходящим для пыточных застенков и методиками, включавшими в себя такие, например, приемы, как прижигание каленым железом, было и еще кое-что, в исторических фильмах деликатно умалчиваемое.

Холодное оружие, как правило, наносило обширные ранения, сопровождавшиеся обильным кровотечением и, как следствие, быстрым падением кровяного давления, приводившего к потере сознания. Разумеется, при этом у раненого опорожнялся мочевой пузырь, а зачастую, и кишечник. Так что, кроме непосредственно обработки ран, приходилось еще и извлекать раненого воина из доспеха (тоже дело, отнюдь, не простое), обмывать и переодевать в сухое. И хорошо, если дело было летом, потому что зимой требовалось, при всех этих манипуляциях, умудриться не застудить и не обморозить пациента.

Вот во всем этом, среди крови, нечистот, криков, стонов, ругани и прочего, пребывал лекарский ученик Матвей. В заскорузлой от засохшей крови рубахе, с сосредоточенным, словно одеревеневшим лицом, он, казалось, не замечал ничего вокруг, кроме того раненого, который в этот момент был перед ним.

Руководил же всем остальным обозный старшина Младшей стражи Илья. Излучая каким-то, совершенно непонятным образом уверенность и владение тайным знанием, он распоряжался громким голосом и гонял приданных в помощь отроков в хвост и в гриву.

Когда Мишка подошел к «операционной», устроенной под навесом, Матвей как раз заканчивал с одним из раненых отроков. Выпрямился, отстранился и уставился остановившимися глазами куда-то в пространство.

«Господи, да как же он держится-то? Ведь пацан же еще!».

— Все, забирайте! — скомандовал Илья. — Руку ему на шею подвесьте, а потом уже рубаху надевайте, пусть рука внутри будет. Давайте следующего и принесите сюда… песку, что ли, а то под ногами чавкает уже. И лекарю воды полейте, пусть руки обмоет!